(…)
- Это российские военные или натренированные боевики?
- Вы никакого боевика за полгода не успеете так надрессировать. Это российские военные.
(…)
- Изменился ли характер ведения боевых действий?
- Во-первых, на терминал сейчас уже идут не волнами, когда вначале работала артиллерия, а мелкими подразделениями по 3-4 человека. Причем одновременно с этим происходит имитация движения со стороны передовых постов противника.
Если в вечернее время начинают засвечивать фонариками, стреляют по терминалу в каких-то определенных секторах. Они отвлекают внимание. И те люди, которые обороняют этот терминал, начинают, естественно, отвлекаться, смотрят, стреляют в ответ.
А в это время "тело" сидит с бесшумным оружием и с дистанции 50-100 метров "работает". Когда идет перестрелка, то услышать звук из бесшумного пистолета с глушителем практически невозможно. А для хорошего стрелка с 50 метров убить, имея "Стечкин" или "Винторез", легко.
- О чем говорит тот факт, что изменилась тактика ведения боя?
- Это говорит о том, что их силы тоже истощены. Они уже не кидают как раньше своих боевиков на убой.
- Как вы оцениваете потери боевиков?
- Ко дню рождения Путина, например, они людей не жалели. В боях в аэропорту сепаратисты гибли сотнями. По той информации, которая к нам доходит, они смогли вывезти оттуда 600 погибших, а остальных даже не смогли идентифицировать. С нашей стороны аэропорт прикрывала реактивная артиллерия.
- Месяц назад общались с Богемой из Правого сектора. Он так и не смог объяснить, зачем украинские военные держат аэропорт. Бойцы, которые находятся в Песках, говорят: "Это наш Сталинград". Но какой смысл и функциональность этих потерь? Или неважно, где все равно была бы подобная точка, как аэропорт?
- Смысл в удержании аэропорта есть, но до какого-то определенного предела. Продолжаться этот "Сталинград" до бесконечности не может. И жизни людей мы тратить на том терминале тоже не можем. Я думаю, что наше командование держит его как некую стратегическую точку, что, вот, смотрите, мы практически в Донецке, мы ее удерживаем.
Если это чисто политический ход, то он не стоит человеческих жизней. С точки зрения военного значения, то можно говорить о том, что этот Донецкий аэропорт и Пески являются флангом, нависающим над Волновахской группировкой противника. Если они начнут наступление в обход Мариуполя, то мы можем ударить во фланг. Тогда да, это имеет значение.
Мое четкое убеждение в том, что ни за какую политику, за политические какие-то превосходства на переговорах платить человеческими жизнями не имеет смысла. Если бы мы действительно обменяли аэропорт, к примеру, на Новоазовск, тогда это имело бы какой-то смысл.
Но, насколько я понимаю, эти переговоры дошли до какой-то точки и были заморожены, или просто прекращены из-за каких-то своих внутренних подковерных течений. И смысла я тогда в этом не вижу, действительно.
(…)
- Но вы имеете право на ответный огонь или вы должны каждый раз запрашивать разрешение?
- Если в мое расположение прилетает мина с той стороны, и цель находится в пределах досягаемости оружия моего подразделения, то, естественно, эта цель будет уничтожаться всеми доступными мне как командиру средствами. Вот и все.
- Больше всего наших бойцов мы теряем в самом аэропорту или по дороге туда? Расскажите про эту "дорогу жизни".
- Она – и "дорога жизни", и "дорога смерти". Взлетная полоса, особенно подступы к терминалу, усеяны разбитой уничтоженной техникой, сгоревшими танками, БТРами.
Особенно ожесточенные бои были, когда мы приехали. У сепаров был такой танк, который мы прозвали "железный у*бан", на нем ездил профессиональный экипаж.
От их рук на наших глазах погибло несколько танковых экипажей, ребята просто сгорели. Бывало такое, что после уничтожения нашего танка, мы доставали двух сгоревших танкистов, и одна нога лежала рядом с танком, и никто не знал даже, чья она. Такое забыть невозможно. Для техники – это однозначно "дорога смерти". Потому что после каждого выезда приходится отправлять машины на ремонт.
- Какова судьба этого "железного у*бана"?
- Наши его все-таки спалили.
(…)
- То, что наши военные стреляют в сторону Донецка, попадают в жилые дома, насколько это соответствует действительности?
- Между группировками "Восток" и "Оплот" и казацкой группировкой – очень горячие отношения. Они периодически стреляют друг по другу. И у нас неоднократно были моменты, когда нам запрещали вести огонь. Но при этом мы слышали канонаду, которая звучала в самом Донецке.
Я четко понимаю, что если у меня летит со стороны затылка – это стреляют наши, а то, что прилетает оттуда сюда – это их. Но когда взрывы где-то на расстоянии, то мы делаем вывод, что идут конкретные бои между сепаратистскими подразделениями.
(…)
- Насчет роли добровольцев. Там же вместе с 95-й бригадой были добровольцы из "Правого сектора", из ДУКа. Как вы взаимодействовали?
- На уровне командиров подразделений взаимодействие налаживается сразу. Потому что мы сидим с ними в одном окопе. И взаимодействие просто жизненно необходимо.
Вы знаете, у нас как-то был случай, когда взрывной волной сбросило трех добровольцев "Правого сектора" с БТР. Один из них все-таки добрался до своих позиций, остался жив, а двое других были ранены – один в голову, другой в живот.
И когда через полтора месяца после этого боя была зачистка той территории, где находились сепары, нашли трупы этих ребят – одного удушили проволокой, а второй был сожжен заживо. Вот такое простить невозможно.
(…)
- Но вы же сами нам назвали несколько вариантов ответов на вопрос – зачем нам аэропорт?
- Я так же, как и все остальные, хотел бы получить конкретный ответ, а не гадать. Понимаете, там все фактически висит на волоске, на этой "дороге жизни". Если она будет обрезана, то обрежутся сотни молодых человеческих жизней. А, памятуя об Иловайске, я не хотел бы, чтобы такая история повторилась снова.
- Вы об этом говорите, потому что есть такая вероятность, что аэропорт станет котлом?
- Вспомните история с 32-м блокпостом, который был оторван на километр. Его удержание не имело никакого стратегического значения, но при этом та дорога, которая проходила в простреливаемой зоне, унесла десятки человеческих жизней.
- Вы считаете, что есть предпосылки считать, что ситуация может повториться с Донецким аэропортом?
- Как военный человек я просто не имею права говорить о каких-то предпосылках. Нам сказали вгрызться в объект, мы вгрызаемся, мы его защищаем. Я говорю про опасения, про свои внутренние человеческие переживания и переживания за тех ребят, которые там сейчас.
Потому что вы должны понимать, что они делают это не ради орденов, медалей, не ради каких-то лиц у власти, а именно потому, что считают, что это нужно Украине.
(…)
